я думаю. Пить так хочу. Я не шла сюда. Точнее, не думала, что тут буду. Я возле пруда остановилась.
Хочу набрать Игната по поводу воды, чтобы хоть что-то сделать. Она не двадцать часов здесь, а четырнадцать. Путает, потому что время так медленно тянется. Когда очень ждешь.
Пиздец, она одна тут столько стояла. Пока я звонил там кому-то, ходил.
Целую ее сбивчиво, хочу силы свои передать. И снова… и чтобы снова ее почувствовать.
Она вдруг всхлипывает в смятый поцелуй, а потом смеется, вытирая нос.
— Алиса… что такое? Я не въезжаю сейчас. Ты возле пруда стояла. И что дальше, что?
Она дергает ногой, прямо трясется от нервов. Перехватываю ножку, глажу настойчиво, но она вздрагивает и по лицу руками проводит.
— Я думаю… я думаю, кто-то… сзади был. Получается, я спиной стояла. Ну да, получается сзади.
Алиса смотрит на меня пристально и напряженно.
— Что в записке было? Ты видела кого-то?!
Хотел отложить это, побыть терпеливым. Она же тряслась только что. Но здесь есть что-то, что я вообще не понимаю.
— Я не видела, — повторяет она странным голосом, — я не видела. Я…
У меня месиво мозгов разворачивает взрывами так, что морда дрыгаться начинает.
— Тебя толкнули что ли сюда!
Она опять глядит мне в глаза. Напряженно, напряженно, напряженно.
— В записке про компромат было, — шепчет Алиса, — про меня. Что у тебя. Компромат на меня. И что мне нужно отстать от спорткомплекса.
Что за херня какая-то. Компромата на нее не было. Какой компромат может быть, она же святоша.
Я не понимаю, как она это смотрит на меня. Что читать в глазах темных. Я что-то упускаю здесь. Меня, видимо, слишком накрыло.
— Алиса, — сбиваюсь и заново начинаю, — зачем ты пошла сюда, зачем! Меня спросить… меня про компромат спросить ты не забыла?
— Я думала… я думала…
По кругу талдычит это, и отворачивается, ладонями лицо укрывает.
Никогда. Никогда не хочу видеть, как отворачивается от меня. Никогда. Мне не нравится это. Мне так сильно не нравится, что готов приказать ей не делать это. Заставить. Как угодно. Чем угодно.
К себе ее дергаю, а она… плачет. Мордашка мокрая. Паника подскакивает до критической отметки. Лапами за руку ее беру, как стеклянное что-то, хочу полностью развернуть. Что-то сделать. Прямо вот сейчас же.
Ни черта не знаю что делать, но остановиться шансов нет. Плечо хрупкое в грудину сжимаю, лицо ее стараюсь поднять. Ну как их остановить, слезы бегут у нее по щекам. Опять ладонями укрывается, а я волосы ей мну, и в мордашку лезу.
— Ну хватит. Сейчас выберемся. Алиса, прекращай. Потом вопросы обдумаем. Иди сюда.
Наконец-то ко мне прижимается. Стучу себе кулаком по бедру зачем-то, но в такт сердцу получается.
— Ну вот, не плачь уже. Чего плакать. Я же тут.
Где это долбаный Игнат и половина города. На верху фонарь по всем окрестностям фигачит, пропустить невозможно.
Но в глубине душонки, не хочу чтобы они приходили. Пристанут к ней, кудахтать будут. А здесь мы только вдвоем. Только бы реветь перестала.
— Тихо, а ну иди сюда ближе. Точно не ударилась, если падала? На ногах нормально стоишь?
— Я нормально на ногах стою почти двадцать часов, — внезапно ощетинивается она и разворачивается лицом, — я думала, мне казалось, я приду, а тут будешь ты!
Не сразу врубаюсь.
— Тут? В смысле возле пруда? Типа я тебе такую гадость написал?
— Я решила, что это шутка. Что ты до того… до того, как мы переспали это придумал!
— Ты крышей поехала? Какая шутка! Я бы тебя шантажировал что ли!
Она насупленно зырит, и расстроено руками взмахивает. Они тоже все в грязи и в царапинах еще. Когда замечаю, то решаю, что уничтожу кого-либо, кто к этой херне с записками имеет отношение. Хоть Папа Римский будь это.
— Но это похоже было… Это прямо как, когда мы… Я не думала, что это обязательно ты! Первая записка как от Вани была. Я хотела посмотреть только кто это!
Титанически усилием удерживаю язык за зубами, чтобы не напомнить, как она могла меня спросить. И вместе бы посмотрели кто это! И никто бы ее не толкнул!
Потом скажу. Вон, глаза еще на мокром месте. Свечу телефоном Алисе прямо в мордашку, она морщится.
— Сейчас поднимемся, и поговорим уже завтра. Все путем будет, Алиса. Я этого так не оставлю. Как ты стояла, прямо возле пруда, спиной к воде?
Опять смотрит на меня пристально. Да что такое. Я же сбавил обороты, тон не обвинительный.
— Я спиной к колодцу стояла, — медленно проговаривает она, и словно что-то другое хочет сказать, — а к пруду лицом. Потому что в записке было назначено у второго колодца, не этого. Я раньше пришла. Стояла, так чтобы увидеть лицо того, кто заворачивать сюда будет. До того, как он меня увидит.
Перевариваю, стопорюсь немного.
Что-то одно совсем не сходится.
— Если ты спиной к колодцу стояла, то как тебя толкнули? Т-ты… подожди, ты сказала изначально… Как это ты никого не видела?
— Потому что, — медленно говорит Алиса, — меня окликнули и я повернулась. И тогда… тогда меня в спину толкнули и скинули сюда.
Я тоже сейчас кое-кого в спину толкну.
Как насчет, половины города? На всех колодцев хватит.
Так, уже что-то. Она голос слышала, это хоть узнать можно.
— Окликнули как? Ты настороже была… Почему ты повернулась?
— Потому что, — начинает она опять медленно, а потом, со слезами на глазах, срывается на крик, — это был твой голос! Меня окликнул ты!
Я верю ему, когда наблюдаю реакцию.
Все эти часы, тут, в грязи, в степенно закручивающейся воронке страха — что никто не придет, никто не придет — я повторяла про себя, что это не мог быть он.
Но это его голос позвал. Его.
И записка, она как бы на него намекала. Я вообще в последнюю минуту решила к пруду все-таки идти. Он намекнул иронично в кафе, что нас обоих важные дела ждут. Подумала, еще и говорить прямо не хочет. А если не он окажется — так еще лучше, рассмотрю, кто еще сильно спорткомплекс хочет.
Кулак рвет и мечет. У него кожа на ощупь как пергамент. По факту обезвоживание
